МЗ: Медицина и Здоровье

Но возвратимся к туберкулезным поражениям бронхов. Достоверно установить наличие такого поражения, уточнить его расположение, протяженность, особенности можно было только с помощью бронхоскопии. Она проводилась в нескольких клиниках Москвы и Ленинграда В. К. Трутневым, Т. И. Гордышевским, А. А. Лапиной, М. Я- Еловой, Г. И. Лукомским и немногими другими. Их опыт подтвердил — туберкулез бронхов имеется в среднем у 32 процентов взрослых и у 43 — детей, больных туберкулезом легких. Но их опыт еще и доказал, что лечение туберкулеза бронхов автоматически не излечивает туберкулез легких.

В I960 году в Свердловске создавалась клиника фтизиохирургии. Забегая вперед, скажу — со временем она преобразовалась в клинику легочной хирургии. Продолжая работу по оперативному лечению больных туберкулезом, мы начали широко лечить (в том числе хирургически) больных с разнообразной легочной патологией. Одним из первых в новой клинике был создан бронхологический кабинет. Он располагался почти напротив рентгеновского, так что врач-бронхолог — кандидат медицинских наук Алексей Севастьянович Тарасов — легко и быстро нашел общий язык с рентгенологами.

В ту же пору была создана и лаборатория цитологической диагностики, где немедленно исследовался материал, полученный при бронхоскопии или игловой биопсии легкого и средостения. Ею и сейчас заведует Людмила Михайловна Сипейко. Всегда внешне и внутренне подтянутая, она с неподражаемой ловкостью манипулирует препаратами. Кроме того, Людмила Михайловна, как говорится, обладает и особым диагностическим чутьем.

У читателя может возникнуть совершенно законный вопрос: для чего понадобились новые лаборатории, дополнительные исследования? Ведь диагностика туберкулеза уже давно и подробно изучена фтизиатрами, рентгенологами, патологоанатомами. Но изучена прежде всего диагностика классически протекающей туберкулезной болезни. Теперь же, когда эта болезнь (я сознательно повторяюсь), ее течение и последствия стали во многом иными, возникла необходимость в новых методах диагностики.

Не только диагностики, но и лечения. Вот для этого и потребовалось создать новые лаборатории, кабинеты и объединить усилия врачей многих специальностей. Одним словом, в борьбу включились все — фтизиатры и рентгенологи, бронхологи, цитологи, даже терапевты и хирурги.

Когда я бываю в Москве, то часто навещаю тех, кто покоится на Новодевичьем кладбище. Среди могил знатных и полузабытых, среди памятников полководцам, актерам, знаменитым летчикам и выдающимся врачам я всякий раз нахожу ажурную оградку, а за ней —строгий белый обелиск, верх которого напоминает крышу. Словно это последнее жилище одного из великих российских писателей — Антона Павловича Чехова. Он, к величайшему сожалению, болел и умер от туберкулеза в то время, когда еще не имелось магического оружия против этой болезни, когда усилия врачей разных специальностей еще не были объединены, чтобы побороть ее.

Болезнь Чехова — классический пример полного бессилия медицины тех лет. Даже когда в 1884 году у него впервые появилось кровохарканье, а в 1897 году профессор А. А. Остроумов нашел дурное правое легкое, эмфизему, остатки плеврита, нашел в обеих верхушках притупление и хрипы никаких серьезных мер принято не было. Возможно, потому, что А. П. Чехов долгое время не хотел верить в свою тогда почти не излечимую болезнь, а быть может (это вероятнее всего), он — сам врач — понимал, что ни Ялта, ни Баденвейлер его не спасут. Не потому ли не побоялся поездки на Сахалин, не побоялся протрястись в кибитке тысячи километров по ужасной дороге, проплыть много дней на пароходе, насквозь продуваемом весенними ветрами.

Сознавая неизбежность скорого ухода из жизни, А. П. Чехов, не щадя себя, работал, думал, любил, огорчался и снова писал Душеньку, Степь, Попрыгунью и все то, что сделало его имя бессмертным.

Нет, вероятно, не прав И. М. Гейзер, утверждая, что жизнелюбивый писатель, охваченный пафосом творчества, находился во власти оптимистической логики: ему хотелось верить, что кровохарканье — не симптом туберкулеза, а всего лишь случайность, эпизод, что в конце концов все обойдется и будет по-хорошему. Не мог глубокий знаток жизни, мыслитель, создавший Палату номер шесть, быть легковерным оптимистом. Он знал о близкой смерти, говорил об этом А. М. Горькому. Он не мог не понимать серьезности своей болезни, ибо был не только великим писателем, но и, по словам известного московского психиатра Н. Н. Баженова, тем, кто украсил собой русскую медицинскую науку.

От могилы Чехова по узкой дорожке, петляющей между памятниками, я всегда иду к небольшому надгробному столбику. Он не облицован мрамором, на нем начертано: Илья Ильф. Этого для меня достаточно. Достаточно, чтобы представить себе худощавое лицо с высоким лбом, насмешливые и в то же время чуть-чуть грустные глаза за толстыми стеклами пенсне. Достаточно, чтобы вспомнить не только двенадцать стульев, Золотого теленка, Одноэтажную Америку, бесчисленные очерки и фельетоны. Стоя у памятника Ильфу, я больше всего думаю о его записных книжках и воспоминаниях о нем Евгения Петрова. Ильф знал, что умирает,— писал Петров.— Поэтому так грустны его последние записи. Из них мне больше всего помнится следующая: Такой грозный, ледяной весенний вечер, что холодно и страшно делается на душе. Ужасно, как мне не повезло.

Я стою, думаю… Если бы были в те времена спасительный стрептомицин, другие лекарства и методы, которые сегодня в наших руках! Кто знает, сколько было бы написано замечательных строк, сколько сделано открытий, исхожено дорог?